Борель. Золото [сборник] - Петр Петров

Перед вечером, отваливая в отдельную кучу свежий слой песков, он наступил на голубоватый камень величиной с гусиное яйцо. Камень удивил парня, — он не был похож на попадавшиеся до сих пор. Гурьян ударил по находке обухом кайла. Звук послышался металлический, а из-под голубоватой пленки глянуло желтое пятно. У парня застучали зубы, дрогнули колена.

«Позвать или не надо?» — подумал он.

Но вожак, пыхтя и хрипя, уже поднимался кверху. Свинцовые глаза старика мутны, на бороде качалась сосулька застывшей слюны.

— Где он? — Гурьян попятился.

— Кто?

— Самородок где, спрашиваю? — Вожак наступал. — Нашел, варнак, по звону слышу. Ты кого хочешь провести?

Трепещущей рукой парень поднял с земли странное тяжелое яйцо, на которое старик бросил руку, как тигр лапу. Гурьян попятился и позорно кувыркнулся через наваленные комья. С замиранием сердца он видел, как «фарт» исчез в карманах невыразимо широких шаровар Митрофана.

— Обдурить хотел, стервоза! — скрипнул старик зубами. В руке Гурьяна робко заплясало кайло, но рука не двигалась.

«Такого не убьешь», — суеверно подумал парень.

Митрофан стоял вздыбленным медведем, насмешливо выставив рыжие зубы.

— Не бойся, поделимся честно, по-варнацки, — усмехнулся он. — А будешь храпать, убью и земле предам. Ты еще не учен руками золотарей. Продадим и разойдемся наличными. На свой пай отхватишь дом и пару коняг. Понял? Надо все по совести.

Из воспаленных от дыма и бессонницы глаз парня обильно хлынули слезы. Он закинул инструменты на плечо и молча зашагал к стану.

5

Полная мучительных тревог проходила ночь. Шевельнется один — другой вскакивает с нар.

Митрофан так и не вылежал до рассвета. Навесив на таган котлы, он направился к шурфу. С восходом солнца около жарко и молодо пылающего костра желтела большая куча песка. Гурьян беспрестанно носил воду из незастывшего ручья.

Старик промывал пески в лотке и содержимое на дне его споласкивал на бархатную тряпицу. Делал это Митрофан небрежно, как будто желая только удостовериться в содержании породы. Когда Гурьян отвертывался, старик украдкой ощупывал широкие карманы и самодовольно улыбался.

Один умирающий варнак передал Митрофану секрет Улентуя. Он говорил еще о каком-то старинном шурфе с рудным золотом. Шурф этот был где-то поблизости, но вожак не счел нужным отыскивать его теперь.

Гурьян сбежал к ручью набрать воды. В это время Митрофан быстро снял со шлюза желтую россыпь и высыпал ее на ладонь. Золото было крупнозернистым, высококачественным. Старик наскоро подсушил его на костре и поднес к изумленным глазам вернувшегося парня.

— Кончил? — Котел выпал из рук Гурьяна.

— Не зимовать же нам здесь, — усмехнулся вожак. — Золото мы нашли всемирное, будешь умнее — сало с салом будешь есть и на соломе спать.

— А ты говорил, яму закрывать…

— Отдумал, складывай вещишки.

Двинулись под хрустальный шелест обледенелой хвои. Белка последний раз передразнила собаку, сверкнув рафинадными зубами, и спряталась в ветвях. Белка была озлоблена на этих сытых пришельцев.

Вожак часто оглядывался и привычно ловил направленный на него угрюмый взгляд парня. Прожженный крутыми десятилетиями, хорошо изучивший нравы и обычаи таежных людей, он издевался в душе над наивным Гурьяном, крепко державшим свой одноствольный дробовик. (Митрофан еще на стоянке вытащил из ружья дробь и опасался только одного, как бы не ушибло пыжом).

Но предосторожности Митрофана были напрасны. Наслушавшись рассказов о кровавых ножевых расправах, Гурьян не проникся к ним уважением. Наоборот, в сердце парня получился самому ему непонятный надлом. Не удовольствием, а болью входила в сознание раскрывшаяся правда сурового быта каторжан.

«Только бы добраться до первой деревни, а оттуда домой», — думал он, грузно буровя захрястлый снег.

До жилого места они в этот день не добрались. Ночь под шумящими деревьями опять прошла в напряжении. А утром, когда Гурьян отошел от логова по своему делу, старый приискатель сунул стволину ружья между кореньями дерева и легонько погнул.

Вставая, он громко разрешил:

— Этта можно бухать, сколько влезет. Нахлопай бельчонки своей Матрехе на бурнус, покрепче ублаготворит.

Лес редел, мельчал и снег. Но здесь он был плотнее. Лыжи не тонули, как в безветренных трущобниках. Путь лежал на-покать. Гурьян кружил между деревьями. Выстрел по глухарям не удался. Второй заряд дал осечку. Парень истратил с десяток пистонов, от досады искусал губы и через тугие размышления пришел к страшному выводу:

«Испортил ружье, каторжная душа… наговорил».

6

Голубые просветы между деревьями ободрили обоих. Впереди змеиными хвостами извивались над далекой деревней дымки. Собака плакуче взлаяла. Ей широко улыбнулся Гурьян, как человек, вырвавшийся из медвежьих лап. У парня даже обида на вожака уменьшилась. Здесь он заговорил смелее.

— Дядя Митроха!

— Ну, племяш?

— А ково я могу купить на свой пай?

— Да хоть ково. Меньше будешь плакать, больше купишь… Помни, что ласковый теленок двух маток доит… А ежели с другого манеру подойти, то глупую траву и палкой сшибают.

— Как-то муторно ты говоришь.

— А ты муторно понимаешь.

Десяток немеренных километров отмахали без отдыха (с сухарей человек делается легче в ходьбе). Вожак оглянул занесенную снегом избенку и сразу облюбовал ее. Хатка бездворовая — островок среди широкого ветряка. Залепленные газетами два слепых окна склонились к земле, как нищий за подаянием.

— Здесь самогонкой пахнет, — сказал Митрофан, дергая щелястую дверь.

В железке лениво потрескивали дрова, будто за стеной давили тараканов. Против кути, в решетчатом садке воевали куры, наполняя избу зловонием. Гурьян не успел еще занести руки для креста, как из постельных лохмотий поднялась раскудлаченная беловолосая голова.

— Ково бог дает? — спросил женский молодой голос.

— Таежных принимаешь? — кашлянул вожак.

— Добрых как не примать. Откуда будете?

— Из малдованова королевствия, из печи на лыжах, — загнул прибаутку вожак. — Лучше скажи: горячим торгуешь?

— Солдатка я, дак поневоле займывамся.

Митрофан сбросил котомку и взглядом уперся в разбухший живот хозяйки. Баба была складная, широка в бедрах. Правда, юбка и кофта молодухи потеряли первоначальную окраску и блестели от какой-то засохшей слизи.

— Где это горохом тебя обкормили? — кивнул вожак.